Наум Сагаловский
ЕВРЕЙСКИЕ
НАРОДНЫЕ
СКАЗКИ
Чикаго
2006
КУРОЧКА РЭБЭ
Была у рэбэ курочка,
ой, курочка была,
нивроку, как снегурочка –
кругом белым-бела!
Как песня, задушевная,
росла врагам назло,
нежирная, кошерная,
примерно два кило.
Свежа, подобно персику,
хоть ножки отрубай!
Метель ей пела песенку:
спи, курочка, бай-бай!..
Притом, совсем не дурочка,
без лишних мелодрам
носила яйца курочка
для рэбэ по утрам.
А тот, как под копирочку,
с утра, когда вставал,
в яичке делал дырочку
и тут же выпивал.
Но вдруг случилась паника:
кошерный, как маца,
наш рэбэ утром раненько
не смог разбить яйца!..
Уменья много всякого,
и силой не иссяк,
и так его, и сяк его,
об стол и об косяк!
С яйцом никак не справятся
ни тесть – на что уж дюж,
ни рэбэцн-красавица,
ни дети – восемь душ,
то молотком, то гвоздиком
колотят мал-мала!
Позвали мышку с хвостиком –
и та не помогла.
А тёща рэбэ – Сурочка –
сказала мышке: "Цыц!
Зачем нам носит курочка
небьющихся яиц?
Мы что – играем в жмурочки?
Большой тебе поклон!
Сварю-ка я с той курочки
жаркое и бульон".
Ой, курочка, ой, белая,
твой век – не сладкий торт,
ой, что же ты наделала –
себе гэбрахт дым тойт!..
И ах это, и ох это,
и в доме кутерьма,
потом позвали шохета,
и курочки нэма!
Ой, где же ты, волшебная?
Как ветром унесло.
Нежирная, кошерная,
примерно два кило...
Пошла на мясо курочка –
всё то, что дал ей Бог:
и крылышки, и шкурочка,
и шейка, и пупок.
Вот так и разбиваются
невинные сердца,
и слёзы проливаются,
а всё – из-за яйца.
Короче, съели курочку –
таков её удел.
А рэбэ дали пулочку,
чтоб он не похудел...
Но где же, – будет спрошено, –
несчастное яйцо?
Лежит оно, заброшено
куда-то под крыльцо,
забыто, не расколото...
Уже прошли года,
а что оно из золота –
никто не догада...
СКАЗКА ПРО РЕДЬКУ
Посеяли редьку Исаак и Абрам,
чтоб кушать на завтрак её по утрам,
поскольку профессор Иван Костромин
заметил, что редька – сплошной витамин,
с подсолнечным маслом её натереть,
понюхать – и можно потом умереть!
Выросла редька. Абрам и Исаак
вытащить редьку не могут никак.
Оба, нивроку, здоровьем крепки,
берутся за редьку в четыре руки,
тянут-потянут, аж кости гудят,
а редька в земле – ни вперёд, ни назад!
Перед глазами – цветные круги…
”Эй, Моня! – кричат. – Приходи, помоги!”
Моня Фильштейн – ого-го голова!
Моне что редька, что лес, что дрова –
всё, лишь о чём вы подумать могли,
Моня достанет хоть из-под земли!
Тоже до редьки по-своему лаком,
Моня тотчас – за Абрама с Исааком,
те же, нивроку, здоровьем крепки,
берутся за редьку в четыре руки,
тянут-потянут, аж кости гудят,
а редька в земле – ни вперёд, ни назад!
Перед глазами – цветные круги…
”Эй, Маня! – кричат. – Приходи, помоги!”
Маня Гуревич приятна собой,
Маня за Моней – как дым за трубой!
Строятся, будто за редькой в погоню,
ну-ка, товарищи! Маня за Моню,
Моня опять – за Абрама с Исааком
(каждый до редьки по-своему лаком!),
те же, нивроку, здоровьем крепки,
берутся за редьку в четыре руки,
тянут-потянут, аж кости гудят,
а редька в земле – ни вперёд, ни назад!
Перед глазами – цветные круги…
”Эй, Фаня! – кричат. – Приходи, помоги!”
Фаня Лапидус добра и полна,
в сельском хозяйстве не смыслит она,
но редьку попробовать Фаня непрочь,
надо помочь – значит, надо помочь!
Строятся, будто за редькой в погоню –
Фаня за Маню, Маня за Моню,
Моня опять – за Абрама с Исааком
(каждый до редьки по-своему лаком!),
те же, нивроку, здоровьем крепки,
берутся за редьку в четыре руки,
тянут-потянут, аж кости гудят,
а редька в земле – ни вперёд, ни назад!
Перед глазами – цветные круги…
”Эй, Феня! – кричат. – Приходи, помоги!”
Феня Рахимова – интеллигент,
врач-терапевт, у неё пациент.
Прочь пациента, а ну его в баню!
Ну-ка, товарищи! Феня за Фаню,
Фаня за Маню, Маня за Моню,
строятся, будто за редькой в погоню,
Моня опять – за Абрама с Исааком
(каждый до редьки по-своему лаком!),
те же, нивроку, здоровьем крепки,
берутся за редьку в четыре руки,
тянут-потянут, аж кости гудят,
а редька в земле – ни вперёд, ни назад!
Перед глазами – цветные круги…
”Эй, Сеня! – кричат. – Приходи, помоги!”
У Сени Шапиро – живот впереди,
но пальца, пардон, ему в рот не клади!
И я его даже намёком не раню!
Сеня за Феню, Феня за Фаню,
Фаня за Маню, Маня за Моню,
строятся, будто за редькой в погоню,
Моня опять – за Абрама с Исааком
(каждый до редьки по-своему лаком!),
те же, нивроку, здоровьем крепки,
берутся за редьку в четыре руки,
тянут-потянут, аж кости гудят,
а редька в земле – ни вперёд, ни назад!
Перед глазами – цветные круги…
”Эй, Соня! – кричат. – Приходи, помоги!”
В Соне Балясной – сто пять килограмм,
значит – её не сложить пополам.
Скажем спасибо такому везенью!
Ну-ка, товарищи! Соня за Сеню
(и я его даже намёком не раню!),
Сеня за Феню, Феня за Фаню,
Фаня за Маню, Маня за Моню,
строятся, будто за редькой в погоню,
Моня опять – за Абрама с Исааком
(каждый до редьки по-своему лаком!),
те же, нивроку, здоровьем крепки,
берутся за редьку в четыре руки,
тянут-потянут, аж кости гудят,
а редька в земле – ни вперёд, ни назад!
Перед глазами – цветные круги…
”Эй, Федька! – кричат. – Приходи, помоги!”
Федька Егоров – а гой, а бандит,
странно, что Федька в тюрьме не сидит.
Помощь товарищей – Федьке на кой?
Федька за редьку берётся рукой.
Скажем спасибо такому везенью!
Соня за Сеню, Сеня за Феню,
Феня за Фаню, Фаня за Маню,
Маня за Моню, а ну его в баню,
Моня опять – за Абрама с Исааком
(каждый до редьки по-своему лаком!),
те же, нивроку, здоровьем крепки,
вмиг опускают четыре руки,
оба с надеждою смотрят на Федьку,
Федька напрягся – и вытащил редьку!..
Радости было – на весь огород!
”Славная редька!” – ликует народ.
Я эту редьку попробовал сам,
помнится – масло текло по усам.
Это мне накрепко в душу запало –
текло по усам, только в рот не попало…
РОЖДЕСТВЕНСКАЯ СКАЗКА
”Ты не плачь, моя Маруся,
я к обеду обернуся!” –
так сказал еврей Гуревич молодой своей жене,
подмигнул ей левым глазом,
взял мешок с противогазом
и умчался во-свояси на разнузданном коне.
Дело было под Ростовом,
в молодом лесу сосновом.
Соловей-Разбойник свищет, дуют шалые ветра,
солнце льётся, как из чаши,
слева – немцы, справа – наши,
посерёдке – Змей-Горыныч, крепко выпимши с утра.
Вот еврей Гуревич скачет,
под полой бумагу прячет,
а в бумаге – заявленье. Что придумал, сукин сын!
”В кассу помощи взаимной.
Для покупки шапки зимней
дайте бедному еврею восемь гривен и алтын.”
Между тем его Маруся
вялит рыбу, жарит гуся
и коптит свиные ножки вроде как для холодца.
Вдруг являемся Жар-Птица:
”Разрешите обратиться?”,
тут же, впрочем, обращаясь в удалого молодца.
Ладный молодец, курносый,
сам собой русоволосый,
и из глаз его струится лучезарный синий свет.
”Я, – кричит, – Иван-Царевич!
Что тебе еврей Гуревич?
У него, у бедолаги, даже зимней шапки нет!..”
”Что ли я – антисемитка?
Вот порог, а вот калитка! –
говорит ему Маруся, подбоченясь у ворот. –
Ты кончай свой шахер-махер
и вали отсюда на хер,
а не то придёт Гуревич – буйну голову сорвёт!”
Эх, расстроился Ванюша,
стал румяный, словно груша,
обратился в инвалида, взял костыль – и был таков.
(Раз уж слово о Марусе –
это, братцы, в нашем вкусе
гнать из дома злую нечисть при посредстве матюков).
А Гуревич – он галопом
по лесным несётся тропам
в кассу помощи взаимной, что стоит на бугорке.
Прискакал Гуревич в кассу,
снял мешок, напился квасу
и пошёл искать начальство с заявлением в руке.
В кассе помощи взаимной –
мужичишко лихоимный,
звать его Кощей Бессмертный, безобразное лицо.
У него козёл с рогами
караулит сейф с деньгами,
а от сейфа ключ заветный спрятан в левое яйцо.
Говорит Кощей устало:
”Всё-то вам, евреям, мало,
то вам шапку, то дублёнку, то железный купорос.
Ты, Гуревич, больно лаком!
А не хочешь дулю с маком?
Погляди – за прошлый месяц не уплочен членский взнос!”
Ну и хрен с ним, с членским взносом!..
Так еврей остался с носом,
плюнул, выдрал клок изрядный из козлиной бороды
и направился в аптеку,
где простому человеку
завсегда подаст хозяйка двести грамм живой воды…
Долго, коротко ли – словом,
дело было под Ростовом,
где зимой мороз лютует и шумит степной ковыль.
Нету жизни, нету шапки,
собирай, Маруся, тряпки,
едем к чёрту на кулички – в Государство Израиль!
”Ты не плачь, моя Маруся,
поезжай со мной, не труся!” –
так сказал еврей Гуревич молодой своей жене.
Вот и вызов есть от тёти!
На ковре на самолёте
плюнул, дунул, очутился в чужедальней стороне.
Ой, края обетованны!
Все – Абрамы, не Иваны,
те же молодцы и бабы, расскажи кому поди!
Есть арабы и арабки,
но не надо зимней шапки,
нет Бессмертного Кощея, а козлов – хоть пруд пруди.
И не горе, не кручину –
видишь милую картину:
Чудо-Юдо ест свинину, брага льётся из ведра,
автоматы, патронташи,
слева – немцы, справа – наши,
посерёдке – Змей-Рувимыч, крепко выпимши с утра…
ТЕРЕМ-ТЕРЕМОК
Стоит теремок, не закрыт на замок,
над жёлтой трубой серебрится дымок.
Стоит теремок – совершенно пустой,
и просит, и манит к себе на постой.
Деревья колышутся, птички поют,
повсюду прохлада, покой и уют.
Однажды пришёл к теремку человек
по имени Хаим и стал на ночлег.
Его, всем врагам и невзгодам назло,
еврейское счастье сюда привело.
Тут печка, и стол, и диван, и кровать,
и всё остальное, чтоб жить-поживать.
Всё это оставить? Какого рожна?..
Еврею такая жилплощадь нужна!
Он не был ни Буш, ни Барак, ни Ширак,
но рюмочку выпить – совсем не дурак!
И надо добавить – он не забывал
воскликнуть ”Лехаим!”, когда выпивал.
И вот, от людской суеты вдалеке,
наш Хаим, как зюзя, живёт в теремке.
Живёт и не тужит, вокруг – ни души.
Попробуй его этой сказки лиши!
Одно лишь несчастье – что он одинок…
Но как-то, в один непогожий денёк
незваная гостья стоит у ворот.
”Кто, кто, – говорит, – в теремочке живёт?”
”Я – Хаим-лехаим, всю жизнь выпивал.
А ты кто такая и кто тебя звал?”
”Я – Бруха-стряпуха, бальзаковских лет,
я стряпаю всё – от борща до котлет.
Я платье порвала, и плащ мой намок.
Пусти меня, бедную, в свой теремок!
Я буду готовить, как только смогу,
и юх мит фасолис, и плов, и рагу”.
У Хаима – доброе сердце в груди,
он Брухе сказал: ”Не горюй, заходи!
Нам главное – было бы, что пожевать,
и будем с тобою мы жить-поживать!”
И вот они вместе, и тих теремок,
над жёлтой трубой серебрится дымок,
деревья колышутся, птички поют,
повсюду прохлада, покой и уют,
и Хаим-лехаим ложится в гамак,
а Бруха-стряпуха готовит форшмак.
Цветы всевозможные радуют взгляд…
Но как-то под вечер выходят, глядят:
молодка-красотка стоит у ворот.
”Кто, кто, – говорит, – в теремочке живёт?”
”Я – Хаим-лехаим, сидим, отдыхаем.
Я – Бруха-стряпуха, ещё не старуха.
А ты кто такая, праматерь твою?”
”Я – Дора из хора, я песни пою.
Больна, голодна, вся я – нервов комок!
Пустите несчастную в свой теремок!
Хотите – спою вам ”Голубка моя”?
Хотите – Алябьева про соловья?”
”У нас теремок, не театр Большой!
Но мы тебя примем с открытой душой.
Давай заходи, прекрати горевать,
и будем с тобою мы жить-поживать”.
И вот они трое живут в теремке:
вот Хаим-лехаим лежит в гамаке,
вот Бруха-стряпуха готовит компот,
а Дора из хора романсы поёт.
Деревья колышутся, ходики бьют,
повсюду прохлада, покой и уют…
Но видят однажды: стоит у дверей
какой-то замученный жизнью еврей –
глаза полусонные, впалый живот.
”Кто, кто, – говорит, – в теремочке живёт?”
”Я – Хаим-лехаим, сидим, отдыхаем.
Я – Бруха-стряпуха, ещё не старуха.
Я – Дора из хора, пою, как Сикора.
У нас тут прохлада, уют и покой.
Мы – мирные люди. А ты кто такой?”
”Я – Ошер-не кошер, природы венец,
я ем по субботам свиной холодец!
Такая привычка мне свыше дана,
зато я ни водки не пью, ни вина,
но счастья простого добиться не смог.
Пустите меня в этот ваш теремок!”
”Ну-ну, – говорят ему трое, – ну-ну!
Тебе холодец мы не ставим в вину.
Давай заходи, будем счастье ковать,
и будем с тобою мы жить-поживать”.
И вот они славно живут вчетвером,
ни ссор, ни обид – не опишешь пером,
и тихое счастье царит в теремке:
вот Хаим-лехаим лежит в гамаке,
вот Бруха-стряпуха готовит компот,
вот Дора из хора романсы поёт,
а Ошер-не кошер – вообще молодец:
он ест по субботам свиной холодец.
Но времени ход угадать не дано,
и новая гостья стучится в окно,
с кошёлкой в руке и, жуя бутерброд,
”Кто, кто,– говорит, – в теремочке живёт?”
”Я – Хаим-лехаим, сидим, отдыхаем.
Я – Бруха-стряпуха, ещё не старуха.
Я – Дора из хора, пою, как Сикора.
Я – Ошер-не кошер, явился непрошен.
Как братья и сёстры, живём в теремке!
А ты кто такая с кошёлкой в руке?”
”Я – Сарра с базара, продукты несу –
капусту, морковку, салат, колбасу,
зелёный горошек и свежий творог.
Пустите с кошёлкой меня в теремок!”
”Пустить бы не грех, но такие дела –
жилплощадь у нас, к сожаленью, мала.
Давай заходи, разместим как-нибудь!
Ты только кошёлку свою не забудь!
Не надо, голубушка, переживать,
и будем с тобою мы жить-поживать!”
Живут-поживают, шумит теремок,
над жёлтой трубой серебрится дымок,
и печка гудит на знакомый мотив –
типичный еврейский кооператив.
Ой, сладкая жизнь! Ой, синица в руке!
Вот Хаим-лехаим лежит в гамаке,
вот Бруха-стряпуха готовит компот,
вот Дора из хора романсы поёт,
вот Ошер-не кошер плюёт в потолок,
а Сарра с базара стирает чулок.
Деревья колышутся, тихо вокруг…
Но вдруг (как вам нравится это ”но вдруг”?)
является некто во всём голубом,
на нём кобура и фуражка с гербом.
”А ну, – говорит, – православный народ,
кто, кто в теремке без прописки живёт?”
”Я – Хаим-лехаим, сидим, отдыхаем.
Я – Бруха-стряпуха, ещё не старуха.
Я – Дора из хора, пою, как Сикора.
Я – Ошер-не кошер, явился непрошен.
Я – Сарра с базара, всем прочим не пара.
А ты кто такой?” ”Это я кто такой?
Закон охраняю, служу день-деньской.
Вселились нахально сюда под шумок!
Да тут синагога, а не теремок!
Живут задарма, и прописки нэма,
вы что, – говорит, – посходили с ума?
А ну, – говорит, – выметайтесь на свет,
жидовские морды, житья от вас нет,
не то вам такое сейчас зададут!
Хорошие люди поселятся тут:
Гордеева Роза из горкоммунхоза,
Сергеева Тома из горисполкома,
полковник Лопата из военкомата,
Валера Шевчук – коммунист, педераст,
уж вашему брату он спуску не даст,
Дуняша-милаша, и Вера-холера,
и Ксюха-писюха из психдиспансера,
а также Иван Тимофеич Блинов –
большой человек, кавалер орденов!..”
…Стоит теремок, не закрыт на замок,
над жёлтой трубой серебрится дымок.
Деревья колышутся, птички поют,
повсюду прохлада, покой и уют.
Но слышишь – звучит милицейский свисток,
наш поезд уходит на Ближний Восток!..
Кончается сказка. Кончается бред.
Стоит теремок, только нас уже нет.
Но призраки наши живут в теремке:
там Хаим-лехаим лежит в гамаке,
там Бруха-стряпуха готовит компот,
там Дора из хора романсы поёт,
там Ошер-не кошер плюёт в потолок,
а Сарра с базара стирает чулок…
КРАСНАЯ КИПОЧКА
Возле леса, возле речки
жил один еврей в местечке
со своей супругой Ривой,
жил, как Бог ему судил,
и у этой пары дома
подрастал сыночек Сёма,
он всегда, зимой и летом,
в красной кипочке ходил.
В красной кипочке шелковой,
сам начитанный, толковый,
материнскою любовью
и вниманием согрет.
Ой, дэр татэ мыди бэйнэр,
ой, а ингэлэ а шэйнэр,
то-есть, форменный красавец,
хоть пиши с него портрет.
А за лесом, на опушке,
в однобедрумной избушке,
у глухого буерака,
где растёт чертополох,
проживала Баба Роза –
жертва остеохондроза,
по анкете, между прочим –
Роза Львовна Шляпентох.
Ой, у бабушки-старушки
ни укропа, ни петрушки,
никаких деликатесов,
только хлебушка кусок.
Были гуси, были шкварки,
а теперь – одни припарки,
всё, как в песне: здравствуй, поле,
я твой тонкий колосок!
Но зато у Мамы Ривы –
куры, гуси, вишни, сливы,
гоголь-моголь для сыночка –
он на всё горазд и спор:
в красной кипочке гуляет
и на скрипочке играет,
и не просто “Чижик-пыжик” –
гамму ля-бемоль-мажор!
И когда утихла гамма,
говорит сыночку мама:
“Надо бабушку уважить,
как ведётся на Руси.
Положи смычок на полку
и бери, сынок, кошёлку
и кошерные продукты
Бабе Розе отнеси”.
А в кошёлку Мама Рива
уложила всё красиво:
фаршированную рыбу
с хреном в баночке от шпрот,
яйца свежие в мешочке
и гусиный жир в горшочке,
деруны на постном масле
и, конечно же, компот.
Вот идёт по лесу Сёма,
и тропа ему знакома.
Помощь бабушке-старушке –
вот его священный долг!
В красной кипочке из шёлка
он идёт, в руке кошёлка,
ничего не замечает,
а ему навстречу – Волк.
Волк Иванович Свиридов –
из матёрых инвалидов,
пострадал уже однажды,
обмануть его хитро:
он был ранен в ягодицу,
потому что съел девицу
в красной шапочке из сказки
Шарля, кажется, Перро.
Волк сперва стоит на стрёме,
а потом подходит к Сёме,
говорит: “Шолом Алейхем!
Что за шухер? Тихо, ша!
Ты куда идёшь, пархатый,
и чего несёшь из хаты?”
И ему на это Сёма
отвечает, не спеша:
“Мне смешны твои угрозы!
Я несу для Бабы Розы
фаршированную рыбу
с хреном в баночке от шпрот,
яйца свежие в мешочке
и гусиный жир в горшочке,
деруны на постном масле
и, конечно же, компот”.
В предвкушенье пищи сладкой
облизнулся Волк украдкой,
говорит он: “Бабе Розе
эти яства – не нужны.
Я всю жизнь по лесу рыщу,
обожаю вашу пищу –
фаршированную рыбу
и особо – деруны.
А компот, в конечном счёте –
посильней, чем “Фауст” Гёте,
так что нечего мне баки
забивать своей мурой”.
“Ни за что я злому Волку
не отдам свою кошёлку!” –
отвечает Волку Сёма –
в красной кипочке герой.
“Ты, приятель, из аидов,
ну, а я – из инвалидов,
мне положена диета
на гусином на жиру!
Что ж ты, красная ермолка,
обижаешь злого Волка?
Я сейчас пойду и с ходу
твою бабушку сожру.
Не пойми меня превратно –
понесёшь тогда обратно
фаршированную рыбу
с хреном в баночке от шпрот,
яйца свежие в мешочке
и гусиный жир в горшочке,
деруны на постном масле
и, конечно же, компот”.
“Ты мне бабушку не трогай –
покараю мерой строгой!” –
красной кипочкой качая,
Сёма Волку говорит.
“Что ж я, вместо Бабы Розы
должен есть кору с берёзы?” –
очень нагло отвечает
этот злобный инвалид
и помчался на опушку
кушать бабушку-старушку,
по анкете, между прочим,
Розу Львовну Шляпентох.
Волк – он тоже знанье копит,
у него громадный опыт
поедания старушек
всех народов и эпох!
В это время Роза Львовна
(так зовут её условно)
на трёхногом табурете
восседает у окна.
В однобедрумной избушке
нет ни крошки, ни горбушки,
оттого-то Баба Роза,
как собака, голодна.
Принести ей должен внучек
много разных вкусных штучек –
фаршированную рыбу
с хреном в баночке от шпрот,
яйца свежие в мешочке
и гусиный жир в горшочке,
деруны на постном масле
и, конечно же, компот.
А пока что Баба Роза –
в состоянии психоза:
голод, знаете, не тётка,
всё померкло, мир умолк,
головная боль, икота…
Вдруг стучится в двери кто-то.
“Кто там?” – спрашивает Роза,
а в ответ ей: “Это Волк!”
“Удивительное дело –
я б сейчас и Волка съела!” –
так подумала старушка,
открывает Волку дверь –
он сидит в смиренной позе,
говорит он Бабе Розе:
“Ты меня бы в дом пустила.
Не пугайся – чай, не зверь”.
А в мозгу у злого Волка
бьётся мысль такого толка:
“Мол, сожру её, старушку,
буду к мольбам глух и нем,
сам оденусь Бабой Розой,
и с такой метаморфозой
стану ждать внучонка Сёму,
и его я тоже съем.
Съем и красную ермолку,
и с продуктами кошёлку –
фаршированную рыбу
с хреном в баночке от шпрот,
яйца свежие в мешочке
и гусиный жир в горшочке,
деруны на постном масле
и, конечно же, компот”.
“Ходят, бабка, злые слухи,
что помрём мы с голодухи, –
Волк своею гнусной мордой
Бабе Розе тычет в бок. –
Ты была бы человеком –
поскребла бы по сусекам,
может быть, чего нашла бы,
испекли бы колобок”.
Но старушка Роза Львовна
смотрит прямо, дышит ровно.
Ой, сегодня будет кто-то
Бабе Розе на обед!
Вот она подходит к Волку
и берёт его за холку,
а потом как рот разинет –
ам! И всё, и Волка нет!..
Волк как пища – безыскусный,
некошерный и невкусный,
если нет альтернативы –
утоляет аппетит,
возникает сытость, дрёма…
Зохен вэй, а где же Сёма?
Сёма всё ещё по лесу
в красной кипочке бежит.
Он бежит, роняя слёзы,
и несёт для Бабы Розы
фаршированную рыбу
с хреном в баночке от шпрот,
яйца свежие в мешочке
и гусиный жир в горшочке,
деруны на постном масле
и, конечно же, компот.
Cёма ёжится с опаской –
он знаком с народной сказкой,
где несложная интрига
разрешается в конце:
вот приходит он в избушку,
Волк уже сожрал старушку
и лежит под одеялом
в бабы-розином чепце,
и пойдут, пойдут вопросы,
как назойливые осы –
почему глаза большие?
почему большой живот?
почему большие уши?..
Ой, спасите наши души!
Сколько можно этой сказкой
без конца дурить народ?
Но глядит – жива старушка!
Где моя большая кружка?
В нашей сказке, кроме Волка,
всем героям повезло!
Здесь пора остановиться.
Будем петь и веселиться
алэ соным афцалухес,
то-есть – всем врагам назло!
Прекратим глотать лекарства,
будем есть сплошные яства –
фаршированную рыбу
с хреном в баночке от шпрот,
яйца свежие в мешочке
и гусиный жир в горшочке,
деруны на постном масле
и, конечно же, компот…
Комментариев нет:
Отправить комментарий