среда, 31 мая 2017 г.
вторник, 30 мая 2017 г.
понедельник, 29 мая 2017 г.
воскресенье, 28 мая 2017 г.
пятница, 26 мая 2017 г.
четверг, 25 мая 2017 г.
среда, 24 мая 2017 г.
вторник, 23 мая 2017 г.
понедельник, 22 мая 2017 г.
воскресенье, 21 мая 2017 г.
суббота, 20 мая 2017 г.
среда, 17 мая 2017 г.
Репетиция весны
Репетиция весны
Сегодня воздух, развлекаясь,
Пускает наперегонки
Платки и шапки с облаками
И рвёт трамвайные звонки.
Пускает наперегонки
Платки и шапки с облаками
И рвёт трамвайные звонки.
Сегодня он зовётся – ветер!
Аллей охапка на кону,
Где, тактику игры наметя,
Он репетирует весну:
Аллей охапка на кону,
Где, тактику игры наметя,
Он репетирует весну:
Дыша, и ширясь, и шалея
Меж голых заспанных вершин,
По недовольным мчит аллеям
И ворожит, и ворошит,
Меж голых заспанных вершин,
По недовольным мчит аллеям
И ворожит, и ворошит,
И что ни встретит – валит в кучу
На пару с хулиганским днём,
И, облака согнавши в тучу
Замрёт над камнем или пнём –
На пару с хулиганским днём,
И, облака согнавши в тучу
Замрёт над камнем или пнём –
Но не запнётся запятая,
В весёлый угодивши ком
И улицы, в лицо влетая,
Сигают в строчку целиком.
Настроение
В весёлый угодивши ком
И улицы, в лицо влетая,
Сигают в строчку целиком.
Настроение
Прекрасен нетерпением весенним
Весёлый день, толкающий за дверь:
Иди! иди! всё дышит воскресеньем!
Вдыхай и юность заново примерь!
Весёлый день, толкающий за дверь:
Иди! иди! всё дышит воскресеньем!
Вдыхай и юность заново примерь!
Я выйду – и зажмурюсь, и застряну,
Нагрянувшим сияньем пригвождён,
И этот день безбашенный и пряный
Провозглашу пожизненным вождём.
Нагрянувшим сияньем пригвождён,
И этот день безбашенный и пряный
Провозглашу пожизненным вождём.
Утро после дождя
По стёклам стекала в строчки
Насквозь измокшая мгла:
Там дождь бушевал над ночью,
И ночь не пережила.
Насквозь измокшая мгла:
Там дождь бушевал над ночью,
И ночь не пережила.
Я вышла, когда умчал он,
Слепой порыв утоля.
Сулит иные начала
И взбухшая им земля,
Слепой порыв утоля.
Сулит иные начала
И взбухшая им земля,
И смятая всё ещё им
Трава: не тая лица,
Восторженно-возмущённо
Она выпрямляется,
Трава: не тая лица,
Восторженно-возмущённо
Она выпрямляется,
И отпертая запруда,
Презревшая берега…
А истинное же чудо,
Алмазы и жемчуга –
Презревшая берега…
А истинное же чудо,
Алмазы и жемчуга –
То полные жгучих слёз
Глубокие горла роз.
Глубокие горла роз.
Как душно, милые, как пыльно,
И почки зеленью не брызнут.
Видать, весна любвеобильная
Застряла на соседской тризне –
И там и плачет, и пирует,
И щедро поит сотрапезников
Неделю первую, вторую,
А к вам не двинется, хоть тресни.
И почки зеленью не брызнут.
Видать, весна любвеобильная
Застряла на соседской тризне –
И там и плачет, и пирует,
И щедро поит сотрапезников
Неделю первую, вторую,
А к вам не двинется, хоть тресни.
Неймётся, милые, не спится,
И друг не принесёт покоя.
…И вы листаете страницы
И легче вам, и всё такое –
И друг не принесёт покоя.
…И вы листаете страницы
И легче вам, и всё такое –
Так знайте, знайте: то ваш автор
Об руку с ночью и апрелем
Куски хватает из ландшафта –
И раздаёт на акварели,
И разбирает на тетради,
И налицо преступный сговор,
И в поле дождь: петляет сзади,
Следы смывая:
Стен, заборов
Для этой шайки не бывает.
К вам не пришли? Нагрянут завтра:
И ночь апреля дождевая,
И сам апрель, и дождь, и автор!
Об руку с ночью и апрелем
Куски хватает из ландшафта –
И раздаёт на акварели,
И разбирает на тетради,
И налицо преступный сговор,
И в поле дождь: петляет сзади,
Следы смывая:
Стен, заборов
Для этой шайки не бывает.
К вам не пришли? Нагрянут завтра:
И ночь апреля дождевая,
И сам апрель, и дождь, и автор!
Юлия Пикалова, русский поэт в Италии,
вторник, 16 мая 2017 г.
понедельник, 15 мая 2017 г.
Валентина Гиндлер
Хронос
Валентина Гиндлер А жизнь моя давно как тот последний тост: уж выпито вино, но не уходит гость. А Сын уходит в рост, а Сын проходит тест, и мир его так прост, и не сколочен крест. Еще играет всласть лукавый Хронос тайм, его шальная власть не абсолютна там, где числам нет числа, где счет еще не в счет, где краешек весла едва коснулся вод. Но слышен тихий зов, растущий из глубин, из непорочных ртов грядущих магдалин, но слышно как во тьму уходят поезда, не зная, почему, транзитом в никуда. Транзитом через всех, имен не разобрать, транзитом через грех, безмолвную кровать, сквозь расставаний фарс, любовных писем бред, что возвышают нас над суетой сует. Изматывает бег, испытывает бес, меланхоличный снег спускается с небес, поглядывает Бог, помалкивает друг, игрок роняет рог из ослабевших рук... Кто грешен, тот простит: Сосуд до дна испит и опытной Лилит, и бандою лолит... Но с тем, кто не грешил, о чем нам говорить на остановке "Жизнь", где вышли покурить...
Спой мне, бабушка
Валентина Гиндлер Светлой памяти моей бабушки Марии Васильевны - певуньи, мастерицы на все руки и прекрасного, доброго человека. Спой мне, бабушка, как ты пела мне про разлуку и про тоску. Платье черное, cкатерть белая, волосок лежит к волоску... От плохого сна Разбуди меня. Тень качается от свечи. О своей любви Спой, родимая. Спой мне бабушка, Не молчи. Причешу тебя, приодену я, и гулять в поля отпущу. Да с сестрой твоей бабой Леною о судьбе твоей погрущу. Убегай в поля, за околицу. Ножки босые береги. Там крапива жжет, терн там колется, но любимый ждет у реки. На траве роса, будто бусины, свет любви в глазах голубых. Стала ты опять той Марусенькой, что мой юный дед полюбил. Спой мне, бабушка, как ты пела мне. Спой мне бабушка, Не молчи...Колыбельная для мамы
Валентина Гиндлер Потяну за ниточку еще засветло, песенка и сложится, слово за слово. Тоненькою ниточкой, паутинкою вышьет мне картиночку за картинкою. Там у речки меленькой домик маленький. И дитя баюкает в люльке маменька. В лампе керосиновой язычок огня, черная зола в печи на исходе дня. И когда уснет дитя этой ноченькой, паучок сплетет в углу сетку прочную. А дитя, как бабочка, дремлет в коконе, золотые ниточки в ее локоне. Ничего случайного не увижу я. В люльке моя мамочка - дитя рыжее. И пока плетет силки за окном война, защищают бабочку паутинки сна. Потяну за ниточку еще засветло, песенка и сложится, слово за слово. Тянется за ниточку память генная, И на этой ниточке вся вселенная. Моя мама родилсь 5 декабря 1941 годаОтцу
Валентина Гиндлер Моему отцу, Васюкову Владимиру Аркадьевичу (1937 - 1995), посвящается. Провинциальный диссидент у нас работает в котельной. Он наблюдает нашу жизнь в полуподвальное окно. Не алкоголик, не герой, а просто городской отшельник. Какой идет на свете век – ему, представьте, все равно. А век подошвами шуршит по запыленным тротуарам. В лицо, как бабочки, летят, цветные фантики его. Да разве ж кто в своем уме пойдет работать кочегаром? А этот старый дурачок – ему не нужно ничего. Ему не нужно ничего, пока читать он может книги. Неяркой лампочки кружок над головой его, как нимб. Все наши важные дела, все хитроумные интриги, что составляют нашу жизнь, пустые тени перед ним. Какая польза для семьи, что сторожит он эти трубы? Он не вернется никогда на берег родины своей. Он за мечтою уходил на лодке пальмовой на Кубе. Куда же ты его увел, бродяга Эрнст Хемингуэй? Он не пытался уезжать ни за границу, ни в столицу. Он понимал, что не найдет ни справедливость, ни любовь. Таких, как он, повсюду ждет казенный дом или больница. Давай же выпьем за него вина, похожего на кровь. Мы пьем французское вино в американском нашем доме. Ему не быть здесь никогда... Зачем же голос мой дрожит? Я неразумное дитя на склоне лет и дня на склоне. Скажи мне, как на свете жить? Скажи, как мне на свете жить?Как в Георгиевском зале (Победа)
Валентина Гиндлер Как в Георгиевском зале блеск погон, все мундиры да бокалов перезвон. В шляпках перья, шелк трофейный, дым столбом... Победители пируют за столом. ...А мой дед под старой вишней выпьет рюмку с дядей Мишей, а за нею и другую - все за транспорт гужевой! И пошутит дядя Миша: мол, рукав достался лишний, без руки вот запрягаю... Слава Богу, что живой! Перебрал вина сегодня генерал, да вину в своей душе не перебрал. Лишь Господь сегодня выше, так не грех и выпить лишку, за Победу пьет Георгиевский зал! ...А мой дед сидит и курит в пожелтевшей гимнастерке, 30 лет, как он вернулся, да заклинило его. Вышла силушка под Курском, вышла вся... И от махорки он закашляет и больше мне не скажет ничего... За победу им заплачена цена. Среди тысячи смертей - что жизнь одна? Лягут звезды на погоны заградного батальона, и за звезды будет выпито до дна! ...А мой дед трофейной бритвой проведет по тонкой шее, острым лезвием порежет выпирающий кадык. Скажет мне: смотри, как справно немец кровь пускать умеет. Кровью нас не испугаешь - русский к кровушке привык. Победителям все спишут без суда. И взойдет на месте хлеба лебеда. Нет уже на свете деда, в слове ж радостном "ПоБеда" слышу тихое и горькое "Беда"... January 26, 2006. Stockholm, NJ, USA Song was written in 2004-2005 and dedicated to the memory of my grandfather Karpun'kin Petr Dmitrievich, the soldier of WWII.
На Марсовом поле
Валентина Гиндлер На Марсовом поле На Марсовом поле всё призраки бродят в длиннющих шинелях латышских стрелков, народников тени мелькают в народе, а поодаль слышится топот подков, и всадников тени (они, декабристы!) всё скачут на площадь пред очи Петра... А тени в тужурках (студенты-бомбисты) о счастье народа шумят до утра... Темно этой ночью на Марсовом поле и сыростью пахнет от темной Невы... А девушки в бальном торопятся в Смольный - белы и бесплотны... Смолянки, не вы ль? А в доме питейном на шумной попойке встречают вошедшего хором цыган, и Вечный Поэт проживает на Мойке... Не смыслит в политике он ни фига.. А если б попал он на Марсово поле в январскую полночь при тощей луне, два века спустя да с бутылочкой "Столи" нам было б о чем поразмыслить вполне. И я бы сказал: "Вы простите мой русский, а также отсутствие всяких манер..." А он повторял бы мне все по-французски: "Давай наливай. Замерзаю, мон шер". На Марсовом поле и пусто, и тихо, и нет здесь поэтов, и духа их нет. Сидит у огня и кайфует бомжиха, надыбав у финнов себе сигарет. До правого дела какое ей дело? Такое ж, как Вечным Поэтам до нас... А Вечный Огонь согревает ей тело, Здесь хоть у могилы погреешься всласть. Как старый фанат, как придирчивый зритель на этoй премьере в театре теней, я с Марсова поля оглядывал Питер в лесах новомодных, последних идей. Смердели останки Прекрасной Идеи и "кто виноват" возвращался вопрос... Не с Марса ли вы, господа, прилетели? И знаете ль вы, что нам делать, всерьез? На Марсовом поле всё призраки бродят, когда в небесах появляется Марс... И только теперь понимаю я вроде, к чему был разыгран, и кем, этот фарс! Вот их имена на кладбищенском камне, известные мне с красногалстучных лет! В России у власти всегда...МАРСИАНЕ! И в этом истории нашей секрет. ноябрь 2004, Стокгольм, Нью-Джерси
Мой Окуджава
Валентина Гиндлер Мы не Отчизну, а державу тогда покинули с тобой... Но тихий голос Окуджавы еще поет, еще живой... И чтоб душа не знала мести, чтобы не высохла душа, еще поем мы эти песни их проживаем, чуть дыша... А кто услышал их однажды, вопросом мучается впредь: Зачем сгорел солдат бумажный, когда бы мог он не сгореть... Ведь балерина на пуантах за ним в огонь не побежит... И мы живем как дилетанты, не научившиеся жить. И наши прежние богини, и наши рыцари седы. Но на снегу под елью синей всегда Той Женщины следы... И, как к единственной Отчизне, мы возвращаемся назад - туда, где через наши жизни течет река его Арбат. May 9th, Stockholm, NJ, USA
Полукровка
Валентина Гиндлер Трудно жить на свете полукровке... Трудно в Хайфе, трудно в Шепетовке. Под семитской внешностью красивой бьется сердце страшной русской силы. Я - Алешка, ну почти Попович... Но вобще - по папе - Рабинович. Я за папу получил по харе в знаменитом городе Самаре. Я поехал к русской тетке Вале. Там - картина Репина "Не ждали"! - "Поезжай на Брайтон, к тете Соне. Нам в Рязани не нужны масоны!" Твердо выбрал я свою дорогу и пришел в Нью-Йорке в синагогу... Мне не дали прикоснуться к Торе: Не еврей,сказали. End of story. Что-то в жизни стало мало кайфу. Я поехал к морю, в город Хайфу. Моя Хайка в Хайфе хмурит бровки... Счастья нет еврейской полукровке! Что ж ты брови хмуришь, моя Хая? Чем тебя обидел я - не знаю... "Не еврей ты, а одно названье! Мне с тобой не жить без обрезанья." В эскулапе, что вам режет ловко, я узнал антисемита Вовку. Он теперь стал Моелом суровым. А ведь был - по маме - Ивановым! От него я, словно стайер, драпал. Я ведь был - по дедушке - арапом! У меня есть в Гарлеме подружка. Наливай, дедуля! Где же кружка? Но дедуля, сам еврей на четверть, Стал муллою в гарлемской мечети. Он теперь не пьет, не наливает и в еврействе всех подозревает. Я возьму гарлемскую красотку и поеду к бабке ... на Чукотку. Вот мы, чукчи - хоть и неказисты, но от вас в отличье, не расисты! Stockholm, June 2005
Переводчик
Валентина Гиндлер Моим сыновьям Святославу и Георгию, выросшим в Америке, посвящается Переведи стихи мои , сыночек. Переведи с родного языка. Я для тебя пишу их этой ночью, хоть ты не понимаешь их пока. Переведи слова мои , сыночек. Переводить язык души легко. Здесь в каждой строчке есть ее кусочек. Ты собери их вместе, дорогой. Переведи. Речь нежности - простая. Мой голос из неведомой дали, остерегая и оберегая, зовет тебя на языке любви. Переведи меня. Мосточек тонок. А под мостом – забвения вода. Я за тебя держусь, как твой ребенок. Не разожму ладони никогда. Да не спошлет судьба мне этой кары – вдруг будет непонятен перевод? Ах, переводчик, перевозчик старый в угрюмой лодке все быстрей гребет... March 17, 2008. Stockholm, NJ. USAВремя - вечный волк
Валентина Гиндлер Время - вечный волк. Серебрится шерсть на поджарых впалых боках. Он несет тебя, догоняя смерть. Новолунье - как ятаган. В вираже разлук притупи ножи и любимого пожалей. Дай еще любви и подольше жить, не стареть ему, не болеть. Мой царевич сед. С каждым новым днем серый волк уносится прочь. Об одном прошу: унеси вдвоем. Жизнь темна без него, как ночь. Я проснусь в поту, этот страшный сон рассказать тебе не смогу. Серебрится снег под твоим окном. И черны следы на снегу.
Слово
Слово
Валентина Гиндлер Слово присело и взлетело, не придавайте ему значенья! Слово - не дело, слово - не дело, Слово - лишь яд для излеченья. Слово бесплотно, слово безвкусно, это безделица такая... Но почему же мне так грустно, но почему так обжигает? Ножиком острым в подреберье слово воткнется и застрянет. Бумажным змеем, бешеным зверем, оно и кнут тебе, и пряник! Слово до боли, слово до драки, слово придумано не нами... Но мы уходим, как бродяги, вслед за манящими словами. Словно за бабочками в поле, бежим с дырявыми сачками. Слово нас ловит и неволит, пометив клетки ярлычками. И, улетев, не замечает, белый ли саван, белая ль скатерть... Слово порхает и - убивает. Закройте рот. Не выпускайте 2006
воскресенье, 14 мая 2017 г.
суббота, 13 мая 2017 г.
пятница, 12 мая 2017 г.
четверг, 11 мая 2017 г.
среда, 10 мая 2017 г.
вторник, 9 мая 2017 г.
понедельник, 8 мая 2017 г.
воскресенье, 7 мая 2017 г.
пятница, 5 мая 2017 г.
четверг, 4 мая 2017 г.
Виктор Шендерович:Тщеславия пост.
В конце девяностых Игорь Иртеньев сообщил по секрету, что у Беллы Ахмадулиной есть стихотворение, посвященное мне.
Я даже как-то не слишком поверил в это: с Беллой Ахатовной я был знаком шапочно; несколько раз оказывался в одном пространстве, кланялся, целовал руку, принимал царственное благоволение…
Уже после ее смерти Борис Мессерер подтвердил существование стихотворения и показал его мне, и даже разрешил сфотографировать подлинник, но попросил не публиковать: кажется, на фоне очередных ментальных обострений, происходивших в любезном Отечестве, его смутила еврейская тема.
И вот - спасибо Марку Галеснику и Азарию Плисецкому - стишок опубликован. Он прекрасен - и чудный голос Беллы так хорошо слышен в нем! А что моя фамилия счастливо (для меня) выскочила в последней строке, - стало, я думаю, удивлением и для самой Беллы: стишок пророс в эту сторону сам собой, а предназначен был для выражения нежных чувств к совсем другим «рабиновичам» - моему другу Игорю Иртеньеву и замечательному поэту Вадиму Рабиновичу.
Но какое же это было счастье - обнаружить себя в рукописи Беллы Ахмадулиной! Чувствую себя Бобчинским, про существование которого узнал-таки государь-император. И даже похвалил.
Белла Ахмадулина
В стране берёз, лугов, лесоповала,
в отчизне неоплаканных могил,
Я многих Рабиновичей знавала
и всяк из них мне был родим и мил.
Я каждого воспомню поименно,
страшась тебя, суровый патриот.
– О, Рабиновичи, – пишу несмело –
без вас в Рассее всё наоборот.
Посредь Москвы раздольищ и побоищ,
когда в ночи взираю на луну,
я знаю: есть один не Рабинович,
он – Шендерович. Я его люблю.
1998
"ЧУЛОЧКИ"
"ЧУЛОЧКИ"
Их расстреляли на рассвете
Когда еще белела мгла,
Там были женщины и дети
И эта девочка была.
Сперва велели им раздеться,
Затем к обрыву стать спиной,
И вдруг раздался голос детский
Наивный, чистый и живой:
- Чулочки тоже снять мне, дядя?
Не упрекая, не браня,
Смотрели прямо в душу глядя
Трехлетней девочки глаза.
"Чулочки тоже..?"
И смятеньем эсесовец объят.
Рука сама собой в волнении
Вдруг опускает автомат.
И снова скован взглядом детским,
И кажется, что в землю врос.
"Глаза, как у моей Утины"
- В смятеньи смутном произнес,
Овеянный невольной дрожью. Нет!
Он убить ее не сможет,
Но дал он очередь спеша…
Упала девочка в чулочках.
Снять не успела, не смогла.
Солдат, солдат, а если б дочка?
Твоя вот здесь бы так легла,
И это маленькое сердце
Пробито пулею твоей.
Ты человек не просто немец,
Ты страшный зверь среди людей.
Шагал эсесовец упрямо,
Шагал, не подымая глаз.
Впервые может эта дума
В сознании отравленном зажглась,
И снова взгляд светился детский,
И снова слышится опять,
И не забудется навеки
"Чулочки, дядя, тоже снять?" ........
Автор: Муса Джалиль
Весенний день
Весенний день
Дорогому К. М. Фофанову
Весенний день горяч и золот, —
Весь город солнцем ослеплен!
Я снова — я: я снова молод!
Я снова весел и влюблен!
Душа поет и рвется в поле,
Я всех чужих зову на «ты»...
Какой простор! какая воля!
Какие песни и цветы!
Скорей бы — в бричке по ухабам!
Скорей бы — в юные луга!
Смотреть в лицо румяным бабам!
Как друга, целовать врага!
Шумите, вешние дубравы!
Расти, трава! цвети, сирень!
Виновных нет: все люди правы
В такой благословенный день!
Апрель 1911 Северянин
Дорогому К. М. Фофанову
Весенний день горяч и золот, —
Весь город солнцем ослеплен!
Я снова — я: я снова молод!
Я снова весел и влюблен!
Душа поет и рвется в поле,
Я всех чужих зову на «ты»...
Какой простор! какая воля!
Какие песни и цветы!
Скорей бы — в бричке по ухабам!
Скорей бы — в юные луга!
Смотреть в лицо румяным бабам!
Как друга, целовать врага!
Шумите, вешние дубравы!
Расти, трава! цвети, сирень!
Виновных нет: все люди правы
В такой благословенный день!
Апрель 1911 Северянин
Поезд жизни .
Несёт нас поезд жизни в никуда,
А, в общем-то, и даже ниоткуда...
Летят недели, месяцы, года,
И не узнать, доедем мы докуда.
Промчались остановку "Детский сад",
И где-то в прошлом остановка "Школа",
Когда конфетке и мороженке был рад,
И лимонад был лучше Пепси-колы.
Промчались остановку "Институт",
Любовные интриги, стройотряды,
Хоть не у всех через неё маршрут,
Но возрасту тому, все были рады!
Доехали до станции "Любовь",
Проехали и станцию "Разлука",
Кипит адреналин, играет кровь,
Но были станции "Отчаянье" и "Скука".
На станции "Семья" на тормозах
Остановился поезд наш надолго,
У многих слёзы счастья на глазах,
А у кого-то просто чувство долга...
Одни судьбу свою благодарят
И не желают в жизни перемены,
Другие о свободе говорят -
Сойдут они на станции "Измены".
А поезд не меняет свой маршрут,
Всю жизнь свою из окон его видим,
Кто дальше едет,к то-то сходит тут,
Но в результате все из него выйдем.
Посадим мы в него своих детей -
У поезда нет станции "конечной",
Его маршрут, от самых первых дней,
Наверное, до полустанка "Вечный".
Л.Вдовина
А, в общем-то, и даже ниоткуда...
Летят недели, месяцы, года,
И не узнать, доедем мы докуда.
Промчались остановку "Детский сад",
И где-то в прошлом остановка "Школа",
Когда конфетке и мороженке был рад,
И лимонад был лучше Пепси-колы.
Промчались остановку "Институт",
Любовные интриги, стройотряды,
Хоть не у всех через неё маршрут,
Но возрасту тому, все были рады!
Доехали до станции "Любовь",
Проехали и станцию "Разлука",
Кипит адреналин, играет кровь,
Но были станции "Отчаянье" и "Скука".
На станции "Семья" на тормозах
Остановился поезд наш надолго,
У многих слёзы счастья на глазах,
А у кого-то просто чувство долга...
Одни судьбу свою благодарят
И не желают в жизни перемены,
Другие о свободе говорят -
Сойдут они на станции "Измены".
А поезд не меняет свой маршрут,
Всю жизнь свою из окон его видим,
Кто дальше едет,к то-то сходит тут,
Но в результате все из него выйдем.
Посадим мы в него своих детей -
У поезда нет станции "конечной",
Его маршрут, от самых первых дней,
Наверное, до полустанка "Вечный".
Л.Вдовина
среда, 3 мая 2017 г.
Меркурьев, внук Мейерхольда : Петр Васильевич МЕРКУРЬЕВ-МЕЙЕРХОЛЬД – музыковед, журналист, актер. Сын звезды послевоенного кино и театра Василия Васильевича Меркурьева и Ирины Всеволодовны Мейерхольд – талантливого режиссера и театрального педагога. Внук великого Всеволода Эмильевича Мейерхольда – внешне, к слову сказать, очень похож на деда. Когда ему говорят об этом, реагирует скептически …
вторник, 2 мая 2017 г.
Так писал А. И. Герцен от имени своего героя доктора Крупова.
“…побуждаемый предчувствием скорого перехода в минерально-химическое царство, коего главное неудобство — отсутствие сознания… не имею права допустить мысль мою бесследно исчезнуть при новых предстоящих большим полушариям мозга моего химических сочетаниях и разложениях».
Так писал А. И. Герцен от имени своего героя доктора Крупова.
Нынче мало кто читает Герцена, считая его не столько писателем, сколько политическим деятелем. В школе нам велели заучивать фразу, если память не изменяет, Ленина (a уж не Сталина ли?) в которой XIX век описывается как царство Морфея, в котором раз в двадцать пять лет кто-то просыпался и будил кого-то другого, который, в свою очередь, еще через четверть века будил третьего. Интересно, что вначале большая группа людей разбудила всего лишь одного спящего, вышеупомянутого А. И., который впоследствии разбудил опять целую группу…
Мифические представления о России как о стране, народ которой, подобно медведям, впадает в зимнюю спячку, продержались во многих странах почти до конца XX века, чему способствовали не только злонамеренные предубеждения, бытовавшие на Западе, но и самоизоляция СССР. Как писал в сороковых или пятидесятых годах один американский журналист, русские просыпаются поздней весной и приступают к питью национального напитка под названием «запой», который они гонят из старых газет (сообщение это перекликается с заметками, сделанными триста лет до того Олеарием, который приводит рецепт блюда, которое русские потребляют по утру и которое называется pochmely). Допускаю (или догадываюсь), что американский журналист не сам это придумал, а написал со слов российского собеседника, гораздого пошутить (как говорил маркиз де Кюстин, «в душу русских, народа насмешливого и меланхолического, природа, должно быть, вложила глубокое чувство поэтического…»). Вряд ли кто в России разрабатывал технологию перегонки газетной бумаги (уж больно нерентабельно), но мысль такая могла прийти, особенно с похмелья, да и теоретически это осуществимо, ведь целлюлоза — прямая родственница пресловутой табуретки. При всей фантастичности этого сообщения, упоминание старых газет не случайно: в советское время старые газеты являлись одним из самых многофункциональных предметов материальной культуры. Достаточно вспомнить… А, впрочем, достаточно.
Доктор Крупов был настоящим провидцем: он предсказал, что на месте теократии следует ожидать артократии, то есть правления врачей. Чин такой у него предусматривается: Генерал штаб-архиатр врачедержавной империи… После завершения процесса экспроприации окончательчых истин у Бога, в условиях пышного цветения терпимости и релятивизма неизбежен приход к власти врачей — единственных хранителей абсолютных истин в области поддержания человеческого тела в немертвом состоянии. Сохранение тела заменит собой спасение души, то есть предмета, о самом сушествовании которого нет единого мнения.
В своем крайнем логическом завершении артократическим кредо становится постулат о главенстве здоровья.
Девиз «Здоровье важнее жизни!» станет руководящим принципом общества.
Собственно, как вы наверное заметили, постепенный захват власти врачами на законодательном уровне уже происходит.
Но довольно об этом, как сказал где-то Плутарх.
Так писал А. И. Герцен от имени своего героя доктора Крупова.
Нынче мало кто читает Герцена, считая его не столько писателем, сколько политическим деятелем. В школе нам велели заучивать фразу, если память не изменяет, Ленина (a уж не Сталина ли?) в которой XIX век описывается как царство Морфея, в котором раз в двадцать пять лет кто-то просыпался и будил кого-то другого, который, в свою очередь, еще через четверть века будил третьего. Интересно, что вначале большая группа людей разбудила всего лишь одного спящего, вышеупомянутого А. И., который впоследствии разбудил опять целую группу…
Мифические представления о России как о стране, народ которой, подобно медведям, впадает в зимнюю спячку, продержались во многих странах почти до конца XX века, чему способствовали не только злонамеренные предубеждения, бытовавшие на Западе, но и самоизоляция СССР. Как писал в сороковых или пятидесятых годах один американский журналист, русские просыпаются поздней весной и приступают к питью национального напитка под названием «запой», который они гонят из старых газет (сообщение это перекликается с заметками, сделанными триста лет до того Олеарием, который приводит рецепт блюда, которое русские потребляют по утру и которое называется pochmely). Допускаю (или догадываюсь), что американский журналист не сам это придумал, а написал со слов российского собеседника, гораздого пошутить (как говорил маркиз де Кюстин, «в душу русских, народа насмешливого и меланхолического, природа, должно быть, вложила глубокое чувство поэтического…»). Вряд ли кто в России разрабатывал технологию перегонки газетной бумаги (уж больно нерентабельно), но мысль такая могла прийти, особенно с похмелья, да и теоретически это осуществимо, ведь целлюлоза — прямая родственница пресловутой табуретки. При всей фантастичности этого сообщения, упоминание старых газет не случайно: в советское время старые газеты являлись одним из самых многофункциональных предметов материальной культуры. Достаточно вспомнить… А, впрочем, достаточно.
Доктор Крупов был настоящим провидцем: он предсказал, что на месте теократии следует ожидать артократии, то есть правления врачей. Чин такой у него предусматривается: Генерал штаб-архиатр врачедержавной империи… После завершения процесса экспроприации окончательчых истин у Бога, в условиях пышного цветения терпимости и релятивизма неизбежен приход к власти врачей — единственных хранителей абсолютных истин в области поддержания человеческого тела в немертвом состоянии. Сохранение тела заменит собой спасение души, то есть предмета, о самом сушествовании которого нет единого мнения.
В своем крайнем логическом завершении артократическим кредо становится постулат о главенстве здоровья.
Девиз «Здоровье важнее жизни!» станет руководящим принципом общества.
Собственно, как вы наверное заметили, постепенный захват власти врачами на законодательном уровне уже происходит.
Но довольно об этом, как сказал где-то Плутарх.
Григорий Капелян
Григорий Капелян - прозаик и художник.
Григорий Капелян - прозаик и художник.
понедельник, 1 мая 2017 г.
Подписаться на:
Сообщения (Atom)