Валентина Гиндлер

Хронос

                  Валентина Гиндлер

А жизнь моя давно
как тот последний тост:
уж выпито вино,
но не уходит гость.
А Сын уходит в рост,
а Сын проходит тест,
и мир его так прост,
и не сколочен крест.

Еще играет всласть
лукавый Хронос тайм,
его шальная власть
не абсолютна там,
где числам нет числа,
где счет еще не в счет,
где краешек весла
едва коснулся вод.

Но слышен тихий зов,
растущий из глубин,
из непорочных ртов
грядущих магдалин,
но слышно как во тьму
уходят поезда,
не зная, почему,
транзитом в никуда.

Транзитом через всех,
имен не разобрать,
транзитом через грех,
безмолвную кровать,
сквозь расставаний фарс,
любовных писем бред,
что возвышают нас
над суетой сует.

Изматывает бег,
испытывает бес,
меланхоличный снег
спускается с небес,
поглядывает Бог,
помалкивает друг,
игрок роняет рог
из ослабевших рук...

Кто грешен, тот простит:
Сосуд до дна испит
и опытной Лилит,
и бандою лолит...
Но с тем, кто не грешил,
о чем нам говорить
на остановке "Жизнь",
где вышли покурить...

Спой мне, бабушка
                  Валентина Гиндлер

Светлой памяти моей бабушки Марии Васильевны - певуньи, мастерицы на все руки и прекрасного, доброго человека.


Спой мне, бабушка,
как ты пела мне
про разлуку и про тоску.
Платье черное,
cкатерть белая,
волосок лежит к волоску... 

От плохого сна
Разбуди меня.
Тень качается от свечи.
О своей любви
Спой, родимая.
Спой мне бабушка,
Не молчи. 

Причешу тебя,
приодену я,
и гулять в поля отпущу.
Да с сестрой твоей
бабой Леною
о судьбе твоей погрущу. 

Убегай в поля,
за околицу.
Ножки босые береги.
Там крапива жжет,
терн там колется,
но любимый ждет у реки. 

На траве роса,
будто бусины,
свет любви
в глазах голубых.
Стала ты опять
той Марусенькой,
что мой юный дед полюбил.

Спой мне, бабушка,
как ты пела мне.
Спой мне бабушка,
Не молчи... 



Колыбельная для мамы
                  Валентина Гиндлер


Потяну за ниточку еще засветло,
песенка и сложится, слово за слово.
Тоненькою ниточкой, паутинкою
вышьет мне картиночку за картинкою.

Там у речки меленькой домик маленький.
И дитя баюкает в люльке маменька.
В лампе керосиновой язычок огня,
черная зола в печи на исходе дня.

И когда уснет дитя этой ноченькой,
паучок сплетет в углу сетку прочную.
А дитя, как бабочка, дремлет в коконе,
золотые ниточки в ее локоне.

Ничего случайного не увижу я.
В люльке моя мамочка - дитя рыжее.
И пока плетет силки за окном война,
защищают бабочку паутинки сна.

Потяну за ниточку еще засветло,
песенка и сложится, слово за слово.
Тянется за ниточку память генная,
И на этой ниточке вся вселенная.

Моя мама родилсь 5 декабря 1941 года





Отцу
                  Валентина Гиндлер

Моему отцу, Васюкову Владимиру Аркадьевичу (1937 - 1995), посвящается.


Провинциальный диссидент
у нас работает в котельной.
Он наблюдает нашу жизнь
в полуподвальное окно.
Не алкоголик, не герой,
а просто городской отшельник.
Какой идет на свете век –
ему, представьте, все равно.

А век подошвами шуршит
по запыленным тротуарам.
В лицо, как бабочки, летят,
цветные фантики его.
Да разве ж кто в своем уме
пойдет работать кочегаром?
А этот старый дурачок –
ему не нужно ничего.

Ему не нужно ничего,
пока читать он может книги.
Неяркой лампочки кружок
над головой его, как нимб.
Все наши важные дела,
все хитроумные интриги,
что составляют нашу жизнь,
пустые тени перед ним.

Какая польза для семьи,
что сторожит он эти трубы?
Он не вернется никогда
на берег родины своей.
Он за мечтою уходил
на лодке пальмовой на Кубе.
Куда же ты его увел,
бродяга Эрнст Хемингуэй?

Он не пытался уезжать
ни за границу, ни в столицу.
Он понимал, что не найдет
ни справедливость, ни любовь.
Таких, как он, повсюду ждет
казенный дом или больница.
Давай же выпьем за него
вина, похожего на кровь.

Мы пьем французское вино
в американском нашем доме.
Ему не быть здесь никогда...
Зачем же голос мой дрожит?
Я неразумное дитя
на склоне лет и дня на склоне.
Скажи мне, как на свете жить?
Скажи, как мне на свете жить? 









Как в Георгиевском зале (Победа)
                  Валентина Гиндлер



Как в Георгиевском зале
блеск погон,
все мундиры да бокалов
перезвон.
В шляпках перья,
шелк трофейный,
дым столбом...
Победители
пируют за столом.

...А мой дед под старой вишней
выпьет рюмку с дядей Мишей,
а за нею и другую - 
все за транспорт гужевой!
И пошутит дядя Миша: 
мол, рукав достался лишний,
без руки вот запрягаю...
Слава Богу, что живой!

Перебрал вина сегодня
генерал,
да вину в своей душе
не перебрал.
Лишь Господь
сегодня выше,
так не грех
и выпить лишку,
за Победу пьет
Георгиевский зал!

...А мой дед сидит и курит
в пожелтевшей гимнастерке,
30 лет, как он вернулся,
да заклинило его.
Вышла силушка под Курском,
вышла вся... И от махорки
он закашляет и больше
мне не скажет ничего...

За победу им 
заплачена цена.
Среди тысячи смертей -
что жизнь одна?
Лягут звезды на погоны
заградного батальона, 
и за звезды
будет выпито
до дна!

...А мой дед трофейной бритвой
проведет по тонкой шее,
острым лезвием порежет
выпирающий кадык.
Скажет мне: смотри, как справно
немец кровь пускать умеет.
Кровью нас не испугаешь -
русский к кровушке привык.

Победителям все спишут
без суда.
И взойдет на месте хлеба
лебеда.
Нет уже на свете деда,
в слове ж радостном "ПоБеда"
слышу тихое и горькое
"Беда"...


January 26, 2006. Stockholm, NJ, USA
Song was written in 2004-2005 and dedicated to the memory of my grandfather Karpun'kin Petr Dmitrievich, the soldier of WWII.

На Марсовом поле

                  Валентина Гиндлер

На Марсовом поле

На Марсовом поле всё призраки бродят
в длиннющих шинелях латышских стрелков,
народников тени мелькают в народе,
а поодаль слышится топот подков,
и всадников тени (они, декабристы!)
всё скачут на площадь пред очи Петра...
А тени в тужурках (студенты-бомбисты)
о счастье народа шумят до утра...

Темно этой ночью на Марсовом поле
и сыростью пахнет от темной Невы...
А девушки в бальном торопятся в Смольный -
белы и бесплотны... Смолянки, не вы ль?
А в доме питейном на шумной попойке
встречают вошедшего хором цыган,
и Вечный Поэт проживает на Мойке...
Не смыслит в политике он ни фига..

А если б попал он на Марсово поле
в январскую полночь при тощей луне,
два века спустя да с бутылочкой "Столи"
нам было б о чем поразмыслить вполне.
И я бы сказал: "Вы простите мой русский,
а также отсутствие всяких манер..."
А он повторял бы мне все по-французски:
"Давай наливай. Замерзаю, мон шер".

На Марсовом поле и пусто, и тихо,
и нет здесь поэтов, и духа их нет.
Сидит у огня и кайфует бомжиха,
надыбав у финнов себе сигарет.
До правого дела какое ей дело?
Такое ж, как Вечным Поэтам до нас...
А Вечный Огонь согревает ей тело,
Здесь хоть у могилы погреешься всласть.

Как старый фанат, как придирчивый зритель
на этoй премьере в театре теней,
я с Марсова поля оглядывал Питер
в лесах новомодных, последних идей.
Смердели останки Прекрасной Идеи
и "кто виноват" возвращался вопрос...
Не с Марса ли вы, господа, прилетели?
И знаете ль вы, что нам делать, всерьез?

На Марсовом поле всё призраки бродят,
когда в небесах появляется Марс...
И только теперь понимаю я вроде,
к чему был разыгран, и кем, этот фарс!
Вот их имена на кладбищенском камне,
известные мне с красногалстучных лет!
В России у власти всегда...МАРСИАНЕ!
И в этом истории нашей секрет.


ноябрь 2004, Стокгольм, Нью-Джерси

Мой Окуджава

                  Валентина Гиндлер

Мы не Отчизну, а державу 
тогда покинули с тобой... 
Но тихий голос Окуджавы 
еще поет, еще живой... 

И чтоб душа не знала мести, 
чтобы не высохла душа, 
еще поем мы эти песни 
их проживаем, чуть дыша... 

А кто услышал их однажды, 
вопросом мучается впредь: 
Зачем сгорел солдат бумажный, 
когда бы мог он не сгореть... 

Ведь балерина на пуантах 
за ним в огонь не побежит... 
И мы живем как дилетанты, 
не научившиеся жить. 

И наши прежние богини, 
и наши рыцари седы. 
Но на снегу под елью синей 
всегда Той Женщины следы... 

И, как к единственной Отчизне, 
мы возвращаемся назад - 
туда, где через наши жизни 
течет река его Арбат.


May 9th, Stockholm, NJ, USA

Полукровка

                  Валентина Гиндлер


Трудно жить на свете полукровке...
Трудно в Хайфе, трудно в Шепетовке.
Под семитской внешностью красивой
бьется сердце страшной русской силы.

Я - Алешка, ну почти Попович...
Но вобще - по папе - Рабинович.
Я за папу получил по харе
в знаменитом городе Самаре.

Я поехал к русской тетке Вале.
Там - картина Репина "Не ждали"! -
"Поезжай на Брайтон, к тете Соне.
Нам в Рязани не нужны масоны!"

Твердо выбрал я свою дорогу
и пришел в Нью-Йорке в синагогу...
Мне не дали прикоснуться к Торе:
Не еврей,сказали. End of story.

Что-то в жизни стало мало кайфу.
Я поехал к морю, в город Хайфу.
Моя Хайка в Хайфе хмурит бровки...
Счастья нет еврейской полукровке!

Что ж ты брови хмуришь, моя Хая?
Чем тебя обидел я - не знаю...
"Не еврей ты, а одно названье!
Мне с тобой не жить без обрезанья."

В эскулапе, что вам режет ловко,
я узнал антисемита Вовку.
Он теперь стал Моелом суровым.
А ведь был - по маме - Ивановым!

От него я, словно стайер, драпал.
Я ведь был - по дедушке - арапом!
У меня есть в Гарлеме подружка.
Наливай, дедуля! Где же кружка?

Но дедуля, сам еврей на четверть,
Стал муллою в гарлемской мечети.
Он теперь не пьет, не наливает
и в еврействе всех подозревает.

Я возьму гарлемскую красотку
и поеду к бабке ... на Чукотку.
Вот мы, чукчи - хоть и неказисты,
но от вас в отличье, не расисты!

Stockholm, June 2005

Переводчик
                  Валентина Гиндлер




Моим сыновьям Святославу и Георгию, выросшим в Америке, посвящается

 

Переведи стихи мои , сыночек.

Переведи с родного языка.

Я для тебя пишу их этой ночью,

хоть ты не понимаешь их пока.

 

Переведи слова мои , сыночек.

Переводить язык души легко.

Здесь в каждой строчке есть ее кусочек.

Ты собери их вместе, дорогой.

 

Переведи. Речь нежности - простая.

Мой голос из неведомой дали,

остерегая и оберегая,

зовет тебя на языке любви.

 

Переведи меня. Мосточек тонок.

А под мостом – забвения вода.

Я за тебя держусь, как твой ребенок.

Не разожму ладони никогда.

 

Да не спошлет судьба мне этой кары –

вдруг будет непонятен перевод?

Ах, переводчик, перевозчик старый

в угрюмой лодке все быстрей гребет...



March 17, 2008. Stockholm, NJ. USA

 
 


Время - вечный волк
                  Валентина Гиндлер

Время - вечный волк.
Серебрится шерсть
на поджарых впалых боках.
Он несет тебя,
догоняя смерть.
Новолунье - как ятаган.

В вираже разлук
притупи ножи
и любимого пожалей.
Дай еще любви
и подольше жить,
не стареть ему, не болеть.

Мой царевич сед.
С каждым новым днем
серый волк уносится прочь.
Об одном прошу:
унеси вдвоем.
Жизнь темна без него, как ночь.

Я проснусь в поту,
этот страшный сон
рассказать тебе не смогу.
Серебрится снег
под твоим окном.
И черны следы на снегу.