Дон Аминадо Избранные стихотворения

              1917

  

   Какой звезды сиял нам свет?

   На утре дней, в истоках лет,

   Больших дорог минуя стык,

   Куда нас мчал лихой ямщик?

   Одним черед. Другим черед.

   За взводом взвод. И -- взвод, вперед!

   Теплушек смрад, махорки дым.

   Черед одним. Черед другим.

   Один курган. Другой курган.

   А в мире ночь. Седой туман.

   Протяжный вой. Курганов цепь.

   Метель. Пурга. Татары. Степь.

  

  

              Эпилог

  

   В сердце тоска. Сомнение. Тревога.

   Худые призраки толпятся у порога.

   Проходят дни без смысла и следа.

   Во тьме ночей, в пространствах и туманах

   На всех наречиях, гудящих и гортанных,

   Перекликаются большие города.

   Сигналы бедствия пылают на утесах.

   И ворон каркает. И жен простоволосых

   Протяжный вой нам сердце леденит.

   Над морем гаснут звезды Водолея,

   И где-то горько плачет Лорелея

   И головою бьется о гранит.

  

  

              Города и годы

  

   Старый Лондон пахнет ромом,

   Жестью, дымом и туманом.

   Но и этот запах может

   Стать единственно желанным.

   Ослепительный Неаполь,

   Весь пронизанный закатом,

   Пахнет мулями и слизью,

   Тухлой рыбой и канатом.

   Город Гамбург пахнет снедью,

   Лесом, бочками, и жиром,

   И гнетущим, вездесущим,

   Знаменитым добрым сыром.

   А Севилья пахнет кожей,

   Кипарисом и вербеной,

   И прекрасной чайной розой,

   Несравнимой, несравненной.

   Вечных запахов Парижа

   Только два. Они все те же:

   Запах жареных каштанов

   И фиалок запах свежий.

   Есть чем вспомнить в поздний вечер,

   Когда мало жить осталось,

   То, чем в жизни этой бренной

   Сердце жадно надышалось!..

   Но один есть в мире запах,

   И одна есть в мире нега:

   Это русский зимний полдень,

   Это русский запах снега.

   Лишь его не может вспомнить

   Сердце, помнящее много.

   И уже толпятся тени

   У последнего порога.

  

  

              ;* * *

  

   Люблю декабрь за призраки былого,

   За все, что было в жизни дорогого

   И милого, бессмысленного вновь.

   За этот снег, что падал и кружился,

   За вещий сон, который сладко снился,

   Как снится нам последняя любовь.

   Не все ль равно? Под всеми небесами

   Какой-то мир мы выдумали сами

   И жили в нем, в видениях, в мечтах,

   Играя чувствами, которых не бывает,

   Взыскуя нежности, которой мир не знает,

   Стремясь к бессмертию и падая во прах.

   Придет декабрь... Озябшие, чужие,

   Поймем ли мы, почувствуем впервые,

   Что нас к себе никто не позовет?

   Что будет елка, ангел со звездою

   И Дед Мороз с седою бородою,

   Волшебный принц и коврик-самолет.

   И только нас на празднике не будет.

   Холодный ветр безрадостно остудит

   Усталую и медленную кровь,

   И будет снег над городом кружиться,

   И, может быть, нам... наша жизнь приснится,

   Как снится нам последняя любовь.

  

  

              Послесловие

  

   Жили. Были. Ели. Пили.

   Воду в ступе толокли.

   Вкруг да около ходили.

   Мимо главного прошли.

  

  

              Исповедь

  

   Милостивые государи,

   Блеск и цвет поколения!

   Признаемся честно

   В порыве откровения:

   Зажглась наша молодость

   Свечой ярого воска,

   А погибла наша молодость,

   Пропала, как папироска.

   В Европе и Америке

   Танцевали и пели --

   Так, что стены дрожали,

   Так, что стекла звенели;

   А мы спорили о боге,

   Надрывали глотки,

   Попадали в итоге

   За железные решетки,

   От всех семи повешенных

   Берегли веревки,

   Радовались, что Шаляпин

   Ходит в поддевке,

   Девушек не любили --

   Находили, что развратно, --

   До изнеможения ходили

   В народ и обратно;

   Потом... То, чего не было,

   Стало тем, что бывает.

   Кто любит воспоминания,

   Пусть вспоминает.

   Развеялся во все стороны

   Наш прах неизбывно.

   Не клюют его даже вороны,

   Потому что им противно.

  

  

              Искания

  

   Какая-то личность в простом пиджаке

   Вошла на трибуну с тетрадкой в руке,

   Воды из графина в стакан налила

   И сразу высокую ноту взяла.

   И так и поставила тему ребром:

   -- Куда мы идем? И зачем мы идем?

   И сорок минут говорила подряд,

   Что все мы идем, очевидно, назад.

   Но было всем лестно, что всем по пути,

   И было приятно, что если идти,

   То можно идти, не снимая пальто,

   Которые снять и не думал никто.

   И вышли, вдыхая осеннюю слизь,

   И долго прощались, пока разошлись.

   И, в сердце святую лелея мечту,

   Шагали и мокли на славном посту.

  

  

              Когда мы вспомним

  

   Никто не знал предназначенья,

   И дар любви нам был вручен,

   И в страшной жажде расточенья

   И этот дар был расточен.

   Но кто за нежность нас осудит,

   Казнит суровостью в раю?

   И что в сей жизни главным будет,

   Когда мы вспомним жизнь свою?

  

  

              Уездная сирень

  

   Как рассказать минувшую весну,

   Забытую, далекую, иную,

   Твое лицо, прильнувшее к окну,

   И жизнь свою, и молодость былую?..

   Была весна, которой не вернуть...

   Коричневые, голые деревья.

   И полых вод особенная муть,

   И радость птиц, меняющих кочевья.

   Апрельский холод. Серость. Облака.

   И ком земли, из-под копыт летящий,

   И этот темный глаз коренника,

   Испуганный, и влажный, и косящий.

   О, помню, помню!.. Рявкнул паровоз.

   Запахло мятой, копотью и дымом.

   Тем запахом, волнующим до слез,

   Единственным, родным, неповторимым.

   Той свежестью набухшего зерна

   И пыльною уездною сиренью,

   Которой пахнет русская весна,

   Приученная к позднему цветенью.

  

  

              Воспоминание

  

   Утро. Станция. Знакомый

   С детских лет телеграфист.

   От сирени дух истомный.

   Воздух нежен. Воздух чист.

   В небе легкой акварели

   Полутон и полудым.

   Хорошо любить в апреле,

   Хорошо быть молодым.

   Возвращаться на побывку,

   Гнать ленивца ямщика.

   Ради Бога, ткни ты сивку

   В запотевшие бока!

   Пахнут запахом медвяным

   Бесконечные поля.

   Дымом синим, паром пьяным

   Испаряется земля.

   Сердце бешеное бьется.

   В горле сладостный комок.

   А над полем вьется, вьется

   Еле видимый дымок!

   Вот откос знакомой крыши.

   Дорогой и милый дом.

   Сердце, тише! Тише! Тише! --

   Стой... Направо... За углом.

   Там в саду скрипят качели,

   Выше! В небо! И летим...

   Хорошо любить в апреле,

   Хорошо быть молодым.

   Как вас звали?! Катей? Олей?

   Натой? Татой? Или -- нет?

   Помню только небо, солнце,

   Золотой весенний свет,

   Скрип качелей, дух сирени,

   Дым, плывущий над землей,

   И как двадцать вознесений,

   Двадцать весен за спиной!

  

  

              Как рассказать?

  

              1

  

   Как объяснишь им чувство это

   И как расскажешь на словах --

   Тревогу зимнего рассвета

   На петербургских островах,

   Когда, замучившись, несется

   Шальная тройка поутру.

   Когда, отстегнутая, бьется

   Медвежья полость на ветру?

   Как рассказать им день московский,

   И снежный прах, и блеск слюды,

   И парк Петровско-Разумовский,

   И Патриаршие пруды,

   И на облупленных карнизах,

   На тусклом золоте церквей

   Зобастых, серых, белых, сизых,

   Семью арбатских голубей?

   Сидят в метро. Молчат сурово.

   Эксцельсиор читают свой...

   И нет им дела никакого

   До хрестоматии чужой.

  

              2

  

   Как рассказать им чувство это,

   Как объяснить в простых словах

   Тревогу зимнего рассвета

   На петербургских островах,

   Когда, замучившись, несется

   Шальная тройка поутру,

   Когда, отстегнутая, бьется

   Медвежья полость на ветру,

   И пахнет влагой, хвоей, зверем...

   И за верстой верста бежит,

   А мы, глупцы, орем и верим,

   Что мир лишь нам принадлежит.

  

  

              Бабье лето

  

   Нет даже слова такого

   В толстых чужих словарях.

   Август. Ущерб. Увяданье.

   Милый, единственный прах.

   Русское лето в России.

   Запахи пыльной травы.

   Небо какой-то старинной,

   Темной, густой синевы.

   Утро. Пастушья жалейка.

   Поздний и горький волчец.

   Эх, если б узкоколейка

   Шла из Парижа в Елец...

  

  

              Потонувший колокол

  

   Ночью был ветер. Стучало и звякало.

   Стоном стонало в верхушках осин.

   Где-то в трубе причитало и плакало,

   Прямо как в повести "Домби и сын".

   Вдруг захотелось поленьев березовых,

   Кафельной печки... Чтоб снег пеленой

   Сыпал за окнами дома Морозовых.

   Помните... там, на Тверской... На Ямской...

  

  

-----------------