Михаил Юдовский Снег Завершив этот день, я спокойно ушел на ночлег В те края, где не чувствуешь боль от внезапных падений. Но к утру оказалось, что городом всластвует снег, Сделав скучную явь удивительней всех сновидений. Вспоминаю, как мальчиком, глядя на вьюгу в окне И деревья, черневшие сотней неровных разметок, Ощущал я, как нежная плоть нарастает на мне, Словно выпавший снег на костях обнажившихся веток. Я, казалось, мужал с декабрем, янаварем, февралем, Я почти что летал над зимой снегирем и синицей И в сугробе барахтался белым мохнатым нулем, Сознавая себя бесконечно живой единицей. Новогодние прздники были сродни волшебству. В суете под плывущим неоном сияли витрины, Все невольно стремилось к сближенью, единству, родству. Пахло уткой и сдобой. Под елью цвели мандарины. Я в ту ночь их не трогал, должно быть, боясь, что вспугну Неразрывную целостность, что представлялась нетленной. Мне казалось, что праздничный стол, уходящий к окну, За окном продолжается в самых глубинах вселенной. И плыла, как созвездья, цветных огоньков круговерть На таинственной ели, и мир в приоткрытую створку Проникал в мое сердце. И жизнь ощущалась, как смерть. И я чувствовал страх, удивительно близкий к восторгу. Не пройтись ли по снегу, пока он еще не размок? И присев на укрытые белым колени сугробу, Сжаться робко, беспомощно, нежно в невзрачный комок И вернуться на пару мгновений обратно в утробу. Остановится время, забывшее нечет и чет, И прижмет меня вечер к плечу, снисходительно кроток, И, от спелости брызнув, струей золотой потечет Мандариновый сок, перепачкавший мне подбородок.

Михаил Юдовский

Снег

Завершив этот день, я спокойно ушел на ночлег В те края, где не чувствуешь боль от внезапных падений. Но к утру оказалось, что городом всластвует снег, Сделав скучную явь удивительней всех сновидений. Вспоминаю, как мальчиком, глядя на вьюгу в окне И деревья, черневшие сотней неровных разметок, Ощущал я, как нежная плоть нарастает на мне, Словно выпавший снег на костях обнажившихся веток. Я, казалось, мужал с декабрем, янаварем, февралем, Я почти что летал над зимой снегирем и синицей И в сугробе барахтался белым мохнатым нулем, Сознавая себя бесконечно живой единицей. Новогодние прздники были сродни волшебству. В суете под плывущим неоном сияли витрины, Все невольно стремилось к сближенью, единству, родству. Пахло уткой и сдобой. Под елью цвели мандарины. Я в ту ночь их не трогал, должно быть, боясь, что вспугну Неразрывную целостность, что представлялась нетленной. Мне казалось, что праздничный стол, уходящий к окну, За окном продолжается в самых глубинах вселенной. И плыла, как созвездья, цветных огоньков круговерть На таинственной ели, и мир в приоткрытую створку Проникал в мое сердце. И жизнь ощущалась, как смерть. И я чувствовал страх, удивительно близкий к восторгу. Не пройтись ли по снегу, пока он еще не размок? И присев на укрытые белым колени сугробу, Сжаться робко, беспомощно, нежно в невзрачный комок И вернуться на пару мгновений обратно в утробу. Остановится время, забывшее нечет и чет, И прижмет меня вечер к плечу, снисходительно кроток, И, от спелости брызнув, струей золотой потечет Мандариновый сок, перепачкавший мне подбородок.